Томашевский Б. В. Пушкин А. С.: Биография // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. — 7-е изд. — М., 1929. — Т. 34. — Стб. 156—188.
Пушкин, Александр Сергеевич, величайший русский поэт XIX века. Род. в Москве 26 мая (6 июня н. с.) 1799 г. Отец его, Сергей Львович, принадлежал к старинному роду служилых дворян, пользовавшемуся в XVIII в. значительным благосостоянием (П-ым принадлежали некогда крупные земельные владения в Нижегородской губ., от которых отец поэта унаследовал с. Болдино). Мать — Надежда Осиповна, происходила от Абрама Ганнибала, „арапа Петра Первого", колоритного родоначальника созданной Петром новой служилой знати. Надежде Осиповне принадлежало имение в Псковской губ. — с. Михайловское (опочецкого уезда). Семья Пушкиных вела безбедную, открытую жизнь в Москве, поддерживая тесные связи с представителями московской литературной интеллигенции, к которой принадлежал брат Сергея Львовича — Василий Львович. Семейная обстановка, в которой рос П., не была особенно для него благоприятна. Светский образ жизни родителей, неуравновешенный характер, унаследованный матерью от абиссинских предков, отдаляли сына от родителей, тем более, что он не был любимым ребенком в семье: его старшая сестра Ольга и младший брат Лев пользовались явным пред ним предпочтением. П. был сдан на руки французов-гувернеров, от которых воспринял лишь уменье говорить по-французски, в ущерб русскому языку, да раннее знакомство с разнообразными формами человеческой порочности. Лишенный семейной заботливости, П. рос в среде челяди, достаточно развращенной условиями праздной городской жизни. Ранние годы П. проводил в Москве и в подмосковном имении Захарове, принадлежавшем матери Надежды Осиповны. Подрастая, П. становился все большей обузой для семьи и, наконец, решено было сдать его в какое-нибудь закрытое учебное заведение. В это именно время в Царском Селе был основан лицей. Пользуясь протекцией А. И. Тургенева, устроили П. в это привилегированное учебное заведение. Летом 1811 г. он прибыл с дядей Василием Львовичем в Петербург, 12 августа держал вступительные экзамены; 19 октября лицей был торжественно открыт. Образование, полученное П. в лицее, было беспорядочное, и потому что в организации учебной части лицея были крупные дефекты, и потому что П. был не среди преуспевающих учеников. При всех своих способностях, П., заявивший себя в лицее подвижным, шаловливым учеником, не проявлял достаточной усидчивости и работоспособности. Однако, небесследно для П. прошли уроки естественного права, преподававшегося молодым профессором Куницыным, окончившим гёттингенский университет. Эти уроки представляли собой изложение идеологии либерализма и конституционализма. Дефекты образования П. пополнял товарищеским общением с талантливой плеядой своих однокурсников, участием в литературных опытах лицеистов и литературными связями, через своего дядю В. Л., с группой молодых писателей, группировавшихся вокруг Карамзина. Среди товарищей П. необходимо особо упомянуть двух будущих декабристов Кюхельбекера и Пущина, и Антона Дельвига, — едва ли не самого близкого друга П. И Кюхельбекер и Дельвиг уже в лицее заявили себя поэтами, хотя и не одного с П. направления, и эта разность направлений тогда уже чувствовалась. П. поступил в лицей, уже впитав путем чтения отцовской библиотеки французскую литературную традицию, представленную поэтами XVII и XVIII вв. Французская поэзия от классиков века Людовика XIV до элегий Парни и поэта эпохи империи Мильвуа была ему знакома. В первых своих опытах он примыкал к тем русским поэтическим направлениям, которые переносили на русскую почву французскую традицию и усваивали ее в русской поэзии. Литературные занятия лицеистов выражались в издании журналов, отчасти дошедших и до нас, составлении „антологий" лицейских произведений, сочинении песен, распевавшихся общим хором. На литературные направления лицеистов оказывала наибольшее влияние группа молодых Карамзинистов в лице Вяземского, Жуковского и др. Эта группа объединилась в литературное общество „Арзамас" — впрочем не представлявшее собой серьезной и прочной организации, и являвшееся скорее „содружеством" лиц, противоставлявших себя литературному направлению, объединенному „Беседой любителей русского слова", которую возглавлял Шишков. Шишковисты, поклонники монументальной поэзии, грандиозных форм и веского, архаического слова, служили объектом нападений и насмешек со стороны карамзинистов, склонявшихся к легким формам интимной поэзии. П. участвовал в „Арзамасе" и носил там кличку „Сверчок" (все арзамасцы имели свои литературные клички). Карамзинизм П. выразился в ряде его литературных „посланий", в которых излагался литературный символ веры карамзиниста, и в тяготении к жанру элегий, которые, под влиянием элегического направления во Франции, П. первоначально считал основным жанром своей поэзии. П. рано вышел за пределы лицейских журналов. В 1814 г. 4 июля было напечатано в „Вестнике Европы", журнале, издававшемся В. Измайловым, стихотворение П. „К другу стихотворцу", доставленное в журнал В. Л. Пушкиным. Вообще, за время пребывания в лицее П. напечатал в общей прессе до 25 произведений, из которых некоторые были включены в качестве образцовых, в издававшийся в эти годы сборник „Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах" (1816—1817). Литературная известность далась П. легко, без особой борьбы. Среди произведений лицейского периода одно из первых мест занимают литературные послания, некоторые из которых (напр. „К другу стихотворцу") восходят к высоким формам французской поэзии XVII в., другие (напр. „Городок") к более интимным формам XVIII в. Среди мелочей этого периода большинство подражательных или переводных, без отчетливо выраженного предпочтения той или иной литературной школе. Есть попытки создания произведений крупной формы, напр., начало поэмы „Бова", повторяющее создавшуюся в России в нач. XIX в. традицию комической „богатырской" поэмы и отчасти зависящую от Вольтеровской „Девы". Из литературных влияний, характерных для лицеиста П., необходимо отметить несколько образцов Оссианических фрагментов, и цикл элегий, находящихся в явной зависимости от преромантической французской элегии от Парни до Мильвуа, с ее тенденцией к мотивам природы и попытками создания особого элегического героя, чувствования которого переплетаются с описательной поэзией, формы которой еще господствовали во французской и русской поэзии начала XIX века. Лицейская обстановка, равно, как и политические события эпохи — война 12 года, реставрация Бурбонов, открытие польского сейма и т. п. — наложили прочный отпечаток на общественные взгляды П. Непосредственное соседство с двором (лицей находился во флигеле царскосельского дворца) развенчали в глазах лицеистов царя и его окружение. Лицеисты были в курсе дворцовых сплетен и скандальных анекдотов о частной жизни Александра I. Кроме того в Царском Селе лицеисты сталкивались с офицерами, побывавшими в кампании 1812—14 г.г. в Париже и вывезшими оттуда либеральные убеждения. Среди этих офицеров следует назвать Чаадаева, а также Н. Раевского, хотя и умеренного в своем политическом поведении, но резко выражавшего западнические либеральные взгляды. П. окончил лицей 8 июня 1817 г. и был зачислен по департаменту иностранных дел. Впрочем служба его была фиктивна. Не порывая связей с арзамасцами, П. стал искать литературных связей и вне узкого круга членов Арзамаса. Еще в лицее он встретил в Кюхельбекере сторонника чуждого „Арзамасу" литературного направления. После окончания лицея П. сблизился с П. Катениным, представителем литературного направления, близкого Кюхельбекеру. Катенин был в это время сторонником радикальных идей и занимал ответственные посты в тайных обществах. В литературе он исповедывал идеи создания национальных русских форм, что сближало его, с одной стороны, с будущими декабристами (см. аналогичные славянские мотивы у А. Одоевского), с другой стороны, со школой Шишкова, исповедывавшей приверженность к затрудненным, грубоватым формам поэзии, в противоположность карамзинской легкости языка. Через Катенина П. познакомился и с Шаховским, считавшимся чуть ли не главным врагом Арзамаса. П. уже не удовлетворялся элегическим жанром. Наряду с элегиями он предпринимает большое произведение, поэму „Руслан и Людмила", которая одновременно должна была и утвердить карамзинские позиции в большом жанре и, с другой стороны, выводила П. за пределы интимных форм, обязательных для карамзинистов. „Руслан и Людмила" отчасти продолжала русскую традицию „богатырской" поэмы, не больше, чем предшествующие опыты, приближаясь к прототипу — к сатирической поэме Вольтера. Существенным отличием от поэмы Вольтера являлась крайняя сжатость и скупость повествовательных форм и отсутствие „второго плана", идеологической сатиры. В противоположность Вольтеру П. преследовал чисто литературные цели, чем и объясняется различие в выборе темы и повествовательных эпизодов. Эта поэма была закончена 26 марта 1820 г. и произвела на карамзинистов не одинаковое впечатление: Жуковский приветствовал поэта, Вяземский отнесся двусмысленно к новому произведению, а карамзинист старшего поколения, И. И. Дмитриев, резко восстал против поэмы. Вне узкого круга литературных друзей П. поэма, вышедшая в свет, когда П. находился уже на юге, произвела бурю. Литературные староверы обрушились на молодого поэта, молодежь сразу усмотрела в нем главу нового направления. В лирике П. за эти годы все более и более определенно слышатся гражданские мотивы. Послание к Чаадаеву, „Деревня", „Вольность" являются стихотворными выражениями социально-политической программы их автора. Ненависть к самодержавию, чаяние социальных реформ и раскрепощения крестьянства и последовательный конституционализм, противоставляющий силу закона единодержавию как царей, так и демократии; конституционализм, не скрывающий антипатии к тактике вождей французской революции эпохи террора, — всё это гармонировало с господствующим настроением в активной среде русского общества, группировавшегося вокруг тайного „Союза Благоденствия". В эти годы либерализм в обществе поддерживался еще тем, что конституционные идеи были официально провозглашены Александром I в тронной речи при открытии польского сейма. В этой речи заключались совершенно определенные уверения о неизбежности распространения конституции на всю Россию. Таким образом, конституционный либерализм, в своих монархических формах, официально допускался. Среди литературных друзей П. наиболее резко выражал конституционные взгляды П. А. Вяземский, сам принимавший участие в организации торжеств открытия польского сейма. За годы 1814—1818 не было открытого разрыва между русскими либералами и правительством. Война с Наполеоном рассматривалась как борьба с тираном, реставрация Бурбонов во Франции — как возведение на престол конституционного короля, связавшего себя либеральной хартией; польская политика Александра I, хотя и задевала национальные чувства русских либералов предпочтением, оказанным полякам перед Россией, казалась все-таки гарантией конституционных чаяний русского общества. В „Союзе Спасения", действовавшем в 1816—1817 гг. большинство было сторонников лояльной политики, и лишь меньшинство предусматривало возможность насильственного переворота, и то в форме переворота дворцового, знакомого русским по установившейся в XVIII в. практике насильственной смены монарха. П. не принимал прямого участия в работе тайных обществ: его порывчатый темперамент, рассеянный образ жизни делали его мало пригодным в конспирации, и его ближайшие друзья, Н. И. Тургенев, И. И. Пущин, причастные к организациям, не считали возможным привлечь П. к тайной работе. Однако, П. находился всё время в сфере морального влияния союза как через своих друзей, так и участием в обществе „Зеленой Лампы", представлявшем собою, под видом литературно-светского объединения, поле пропаганды, находившееся под непосредственным, хотя и не явным, контролем членов союза. Эта не вполне ясная для непосвященных участников общества работа сочеталась с литературными вечеринками, проходившими далеко не чинно, что создавало обществу несправедливую репутацию кружка светских кутил. В эти годы П. и написал ряд эпиграмм, задевавших наиболее видных представителей правительства. Эти эпиграммы расходились во множестве списков, равно как и гражданские стихи П., создавая ему репутацию смелого вольнодумца. Теперь трудно установить точно, какие эпиграммы были написаны П., так как кроме подлинных его эпиграмм по рукам ходило много чужих, приписывающихся П. Эти произведения доходили до правительства, и, в конце-концов, Александр I решил покарать поэта. Лишь вмешательство Карамзина спасло П. от более суровой кары. Правительство ограничилось высылкой из столицы, замаскированной переводом на службу на окраину России. В 1820 г. 6 мая П. выехал из Петербурга в Екатеринослав в распоряжение ген. Инзова, в канцелярию попечителя над колонистами. В Екатеринославе он пробыл недолго, отпросившись по болезни в отпуск, и вместе с семьей Раевских выехал на Кавказ. С этой семьей П. связывала дружба с Николаем Раевским-младшим. На Минеральных Водах на Кавказе П. прожил около двух месяцев, после чего последовал за Раевскими в их имение в Крыму (Гурзуф). Результатом пребывания на юге явилась поэма „Кавказский пленник" (1820) и „Бахчисарайский фонтан" (1822). Это время, проведенное с Раевскими, обогатило П. литературными и житейскими впечатлениями. Здесь с братом Н. Раевского, Александром, — П. начал знакомиться с Байроном, подсказавшим П. новую форму поэмы, наметившуюся в развитии его литературных замыслов. В Крыму П. впервые прочел книгу стихов Андрэ Шенье, поэзия которого отразилась в цикле античных кратких элегий („антологических отрывков"). Новые формы обогатили пушкинскую поэзию, для которой открылся второй ее период — романтический. В пушкинских южных поэмах критика усмотрела подлинное выражение русского романтизма и тем самым поставила П. во главе современной литературы, как признанного вождя наиболее прогрессивного литературного течения. Южные поэмы знаменуют конец первого периода пушкинской литературной деятельности, означенной верностью классическим формам. Скептицизм по отношению к классическим канонам, явившийся, по всей вероятности, под влиянием таких книг, как „О Германии" г-жи де Сталь, вывел П. из узкого круга поэтических форм, освященных классической традицией. Отныне П. обращается к литературным образцам также и за пределами французской литературы. Английские и отчасти итальянские влияния с этого времени проникают в его поэзию. К этому же времени относится и серьезное увлечение П. одною из дочерей генерала Раевского (вероятно Марией, позже вышедшей замуж за Волконского и по осуждении его по делу декабристов последовавшей за ним в Сибирь). Это несколько идеализированное чувство, особенно после грубых и примитивных увлечений в Петербурге, совпавшее с мечтательно-элегическим настроением П., оставило свой след в стихах П., где он говорит об этой своей любви, скрывая (даже от друзей) имя той, в которую он был влюблен безнадежной, нераздельной любовью. После трехнедельного пребывания в Крыму П. отправился по месту службы. В это время канцелярия Инзова была переведена в Кишинев, куда П. приехал 21 сентября 1820 г. В Кишиневе П. прожил до начала июля 1823 г., выезжая оттуда в Каменку, имение Раевских под Киевом, в Одессу и в Аккерман. За это, почти трехлетнее, пребывание П. в Кишиневе им закончена поэма „Кавказский пленник" 15 мая 1821 г.), написаны „Братья разбойники" (конец 1821 г.) и „Бахчисарайский фонтан" (1822), начат „Евгений Онегин" (28 мая 1823 г.); кроме многих мелких стихотворений, здесь же им написана „Гавриилиада", представляющая собой кощунственно пародическое изложение библейских событий, смешанных с резкой эротикой (1821), и первая сказка — „Царь Никита" (1822), отличающаяся нецензурностью сюжета. Из стихотворений политических здесь написан „Кинжал" (22 июня 1821 г.). Политические события, которыми богаты эти годы, дали совершенно новое направление мысли П. Именно в эти годы европейское равновесие, установленное Венским конгрессом, стало резко нарушаться рядом восстаний и революционных движений. Неаполитанские события, движение в Испании, греческое восстание, усиление карбонарского движения в Италии, заговоры во Франции обозначили перелом в настроении западно-европейского общества. В это же время усилилась и деятельность тайных обществ и организация тех двух центров революционного брожения, которые открыто выступили в декабре 1825 г. — „Южного общества", об’единявшего радикальные круги республиканцев, и „Северного общества", объединявшего более умеренных либералов. П. на юге оказался в сфере влияния „Южного общества". Немаловажным поводом к усвоению радикальных взглядов было и остро переживавшееся П. личное чувство бесправного ссыльного. Всем поведением своим П. подчеркивал протест произведенного над ним насилия. Протест этот проявлялся в беспорядочных выходках, не без примеси фанфаронства и цинизма. В процессе „полевения" П. чувствовал крушение своих конституционно-либеральных чаяний. Именно события этой эпохи показали социальное значение реставрации Бурбонов и общеевропейской реакции. Преобладание реакционно-феодальной аристократии и духовенства при французском дворе показало, что Бурбоны боролись в лице Наполеона не с „тираном", а с теми социальными завоеваниями революции, сохранение которых обеспечивало жизнеспособность империи. Вот почему для этих лет характерно об’единение бонапартизма с республиканцами. Вопросы политические уступали место задаче защиты социального переворота, совершенного революцией. На П. это отразилось в изменении образа Наполеона в его поэзии. В „Вольности" 1817 г. Наполеон изображался как „самовластительный злодей", в оде „Наполеон" 1821 г. П. уже не может „безумным возмутить укором его развенчанную тень". В „Вольности" тирании Наполеона противоставлялись конституционные гарантии, а незадолго до того („Наполеон на Эльбе") П. противоставлял Наполеона и „законных царей", т.-е. реставрированных Бурбонов. В оде „Наполеон" мы слышим утверждение завоеваний Великой революции: ...на площади мятежной Во прахе царский труп лежал И день великий, неизбежной Свободы светлый день вставал... Именно этой революционной свободе противоставляет П. „тирана" Наполеона. Вместе с тем происходит резкий перелом в понимании событий Великой французской революции, которая была мерилом общественных взглядов в начале XIX в. С другой стороны, у П. возрастает интерес к Ж. Ж. Руссо, в сочинениях которого республиканцы искали обоснования своих общественных взглядов. Так, в эти годы он заявлял себя убежденным антимилитаристом, а в стихотворение „К морю", написанное несколько позже (1824), ввел декламацию против „просвещенья". Увлечение взглядами Руссо не было глубоко и длительно, но оно свидетельствует о направлении интереса П. на целый ряд новых вопросов. Именно в эти годы его отвлеченно-политический либерализм усложнился новым пониманием социального значения французской революции. В начале июля 1823 г. П. перевелся на службу в Одессу, где поступил в распоряжение наместника Бессарабской области графа Воронцова. Здесь он продолжал „Евгения Онегина" и написал большую часть поэмы „Цыганы". Эта поэма замыкает собой цикл „южных" поэм, означающих так наз. „байронический" период творчества П. В самом деле, некоторые черты в композиции этих поэм дают право усматривать в них следы прямого влияния Байрона на П. Однако, самый выбор образца для подражания был подсказан П. внутренней эволюцией его собственного творчества. Продолжая еще мыслить себя в первую очередь элегиком, П. все время упорно работает над созданием крупной стихотворной формы. „Руслан и Людмила" была первым опытом, подводившим итоги прошлому. „Южные" поэмы П. представляют собой монументальные элегии, инсценированные в речах и раздумьях героев и развернутые на фоне лирических описаний природы и „экзотической" местности, в которой развертывается скудное действие. Приключение, „авинтюра" в этих поэмах отсутствует. Это — повесть об одной, почти неизменной ситуации, построенной на контрасте выведенных персонажей. Этот контраст заимствуется из идеи противоставления разочарованных представителей развитой европейской цивилизации и быта диких племен, живущих „естественной" жизнью среди близкой им природы. Столкновение двух культур — основная, если не единая тема поэм, в которых отражается в самой постановке проблема контраста этих культур, отдаленный след идей Ж. Ж. Руссо, к которым П. в эти годы подошел и благодаря увлечению идеологией крайнего руссоистского крыла европейского либерализма и благодаря все усиливавшемуся влиянию литературного руссоизма преимущественно во французской прозе (напр., у Шатобриана). Это построение давало свободу отступлениям, обрываниям в изложении и недоговоренности в повествовании. „Южные" поэмы П. служили предметом оживленных споров в среде тогдашней критики. П. нашел горячих сторонников новой, „романтической" системы. Однако, сам он не заключал с ними союза, так как в момент появления его поэмы в печати П. уже отходил от системы романтической поэмы к новым литературным формам, вырабатывавшимся в процессе создания „Евгения Онегина". Именно ко времени пребывания П. в Одессе относится окончательное осознание себя профессионалом-писателем. Неопределенность его заработка до этой поры, неясность служебного положения не давали П. возможности решительно остановиться на окончательном выборе карьеры. С дворянской помещичьей жизнью он был почти незнаком, а упадок имений в руках отца разрушал надежды на то, что эти имения явятся когда-либо источником его благосостояния. Материальный успех в литературе заставил П. остановиться в выборе карьеры на профессии писателя. Вместе с тем он стал думать о выходе в отставку, чего не скрывал от своего начальства. П. заявлял, что рассматривает свое жалованье как паек ссыльного, а вовсе не как плату за работу. Он претендовал на независимое состояние писателя. Свое дворянское происхождение он рассматривал в окружавших его обществ. условиях как гарантию от покушений на его самостоятельность и независимость. Все это не сходилось со взглядами Воронцова на своего подчиненного. В Одессе служебные условия были не так патриархальны, как в канцелярии Инзова. Совершенно иной тон господствовал в отношениях наместника с его подчиненными. Этим условиям служебной дисциплины не подчинялся П. Дело осложнялось чисто личными столкновениями П. с Воронцовым; как на одну из причин личной неприязни Воронцова к П. указывают на ревность Воронцова. Среди светских увлечений и успехов П. в Одессе мы находим и жену наместника, графиню Воронцову. После ряда доносов в Петербург Воронцова на П. и после вскрытия полицией одного письма, в котором П. исповедывал атеизм, последовало распоряжение об исключении П. вовсе со службы и о высылке его в имение отца, село Михайловское Псковской губ., под наблюдение местных властей. Затушеванная ссылка превратилась в явную. В августе 1824 г. П. из Одессы переезжает в Михайловское, где его ожидают новые неприятности, конфликт с отцом и т. п. П. покидал юг уже не в прежнем настроении. Крушение революционных движений на Западе вызвало у него разочарование в идее народного восстания. Паситесь, мирные народы, Вас не пробудит чести клич! К чему стадам дары свободы, Вас нужно резать или стричь... В таких стихах П. выражал разочарование в надеждах возлагавшихся им на демократию, как источник политического обновления Европы. Это в свою очередь подготовило возврат П. к старому умеренно-либеральному конституционализму. Впрочем, возврат этот никогда не был полным, и даже в годы сильного „поправения" П. он не упускает из виду проблему социального сдвига, произошедшего в Европе в результате французской революции. На почве предписанного надзора за П. у него произошло в октябре 1824 г. резкое столкновение с отцом, после которого вся семья уехала из Михайловского, оставив П. одного. Здесь в уединении П. делил время между Михайловским и соседним имением Тригорским, с владельцами которого — Осиповой и ее дочерьми, П. близко подружился. В это же время он не оставлял упорной работы над своими замыслами. В Михайловском закончены „Цыганы" (10 октября 1824 г.), здесь же написаны 4 главы „Евгения Онегина". Кроме того, в Михайловском написан „Борис Годунов" (1825), произведение, в котором П. пытался реформировать классическую систему, господствовавшую в русской драматургии. П. придавал большое значение этому произведению, считая его выражением полного расцвета своих творческих сил. Однако, оно увидело свет лишь через 6 лет после своего написания, явившись в новой литературной обстановке, и не произвело ожидаемого влияния на литературу и тем менее на сцену. Замыслив трагедию, П. противоставил „придворным обычаям" классического театра, ведущего начало от французского классицизма XVII в., народную систему шекспировского театра. Годы работы над Годуновым совпадают с изучением Шекспира и теоретических трудов о драме. Избрав систему народного театра, П. отбросил все условности в построении своей трагедии. Но самое главное — это отказ от центрального героя, переполнение действия второстепенными, эпизодическими сценами, выведение на сцену народной массы, вообще введение народа в качестве героя. Народные движения, народные волнения — вот основной мотив пьесы. Для написания П. предпринял историческое изучение эпохи, отправляясь, главным образом, от трудов Карамзина. Вообще, с „Бориса Годунова" начинается полоса исторических занятий П., при чем замечательно, что внимание его привлекают всегда эпохи, ознаменованные народными движениями: Мазепа и возглавлявшееся им украинское восстание, Стенька Разин, Пугачев — вот основные темы, избранные П. для изучения и для художественной обработки. Увлечение П. театром началось еще с лицейских лет. Первые годы по выходе из лицея он усердно посещал театр, принимая деятельное участие в театральных группировках того времени. Плодом его театральных увлечений остался отрывок статьи о русском театре и планы ненаписанных комедий. Эти попытки драматического творчества, насколько можно судить по тому немногому, что дошло до нас, нисколько не уклонялись от традиции стихотворной комедии начала XIX века. В начале 20-ых годов, под влиянием западных споров о классической и романтической системе, П. приступает к опытам романтической трагедии. Первым опытом в этом роде и был „Борис Годунов", вслед за которым П. пишет ряд других драматических произведений. К ним относятся, вероятно, и недошедшие до нас произведения „Иисус" и „Павел I". Это увлечение драматургией продолжалось до 1830 года. Позднейшие опыты — народно-сказочная драма „Русалка" (вольная обработка сюжета „Днепровской Русалки", популярной в то время оперы) и историческая драма из рыцарских времен не доведены до конца. Из более крупных произведений в Михайловском написана еще шутливая стихотворная повесть „Граф Нулин" (1825 г.). Появление этой поэмы в печати в 1828 г. вызвало нарекания критики в том, что автор разрабатывает грязный сюжет. В самом деле, „Граф Нулин" является реакцией на романтический тон „южных" поэм, знаменующий новый этап в пушкинском творчестве. П. последовательно „снижал" свои сюжеты с высот торжественной поэзии классицизма XVIII века до реалистических форм свободной повести. Комические произведения вроде „Графа Нулина" означали творческие завоевания на пути этого „снижения". Из мелких стихотворений этих лет следует упомянуть „Подражание Корану" (1824) и в особенности „Андрей Шенье" (1825). В последнем стихотворении, названном элегией, П. не только отдает дань поэзии Шенье, своего любимого поэта: здесь впервые П. отчетливо формулировал свое отношение к французской революции. Устами Шенье П., через свое отрицание террора и робеспьеровского режима, принимал революцию, как необходимый и справедливый исторический акт, с последствиями которого борьба невозможна. Большое значение для истории пушкинской лирики имеют стихотворения: „19 октября 1825 года", „Жених" - попытка создания русской баллады не по образцу переводных баллад Жуковского и в то же время не по образцу катенинских баллад, и „Сцена из Фауста", один из ранних образцов драматизованного стихотворения. Возможно, что уже в эту эпоху П. задумал, а, может быть, отчасти и набросал цикл „маленьких трагедий", завершенный им в „болдинскую" осень 1830 г. Деревенское уединение, изредка прерываемое посещениями Пущина, Языкова и др., способствовало поэтической производительности П. Деревенские впечатления, непосредственное общение с народом обогащало опыт П.; памятны рассказы о том, как П., одевшись в крестьянский наряд, ходил по ярмарке и подпевал слепцам у Святогорск. мон. Именно в Михайловском П. приступил к собиранию народных песен и сказок. Это изучение народной поэзии несколько позже отразилось в творчестве П. в форме „Сказок" и „Песен западных славян". Но уединение было подневольно, за П. учинен был явный надзор, усиленный еще тайным расследованием его поведения. В таких условиях возникает мысль о бегстве за границу. Попытку уехать за границу П. предпринял в двух направлениях: сперва он пытался уехать легально, под предлогом лечения аневризмы. Вместо разрешения уехать за границу на это последовало разрешение выезжать для лечения в Псков, а Жуковский, как бы не понимая истинной цели ходатайства П., предложил ему прислать в Михайловское своего знакомого врача Мойера. Когда П. решил тайно бежать, то среди друзей его составился против него целый заговор. Плетнев, заведывавший издательскими делами П. и рассчитывавшийся с издателями, по соглашению с Жуковским и др. сообщал П. неверные сведения о его литературных доходах и задерживал высылку денег, чтобы лишить его средств, необходимых для тайного от’езда за границу. Ко времени пребывания П. в Михайловском относится и его „крестьянский" роман, связь с крепостной девушкой Калашниковой, которая вскоре была отправлена вместе с ее отцом в Болдино, где и выдана замуж. Между тем надвигались декабрьские события 1825 г. П. собирался воспользоваться сумятицей, царившей в центре, и самовольно выехать из Михайловского в Петербург, но откладывал свой от‘езд со дня на день. События 14 декабря совершенно переменили обстановку. П. считал себя лично связанным с декабристами. В их среде были его близкие друзья. Однако, он думал, что неучастие его в восстании является достаточным основанием, чтобы договориться с новым правительством. Он пытался вступить в переговоры с Николаем I, обещая устраниться в дальнейшем от общественной деятельности, но требуя зато свободы. Однако момент был, по мнению Жуковского, неблагоприятный для подобных переговоров, и особенно казались неуместными переговоры в тоне договаривающихся двух равных сторон, как предполагал приступить к ним П. В самом деле — в следствии по делу 14 декабря выяснилось огромное влияние произведений П. в распространении вольнолюбивых настроений и конституционных идей. Политические стихотворения П. в руках членов тайных обществ были могучим орудием пропаганды. У правительства не было прямого повода к обвинению П. в заговоре. Его непричастность к материальной организации возмущения выяснилась весьма точно. Но идейную ответственность за произошедшее Николай I на П. возлагал и не предполагал так просто дать свободу человеку, в руках которого было такое могущественное орудие для борьбы с правительством, как слово. Ходатайства семьи П. о разрешении П. переехать из Михайловского в Петербург систематически отклонялись. Дело осложнилось еще и тем, что до правительства дошел выпущенный цензурою из „Андрея Шенье" отрывок, ходивший по рукам с ложным заголовком, связывавшим эти стихи с событиями 14 декабря. Началось строжайшее расследование. Между тем Николай I, находившийся после коронации в Москве, затребовал П. к себе; с фельд‘егерем П. был доставлен в Москву 8 сентября 1826 г. Здесь состоялось свидание царя с П., изменившее судьбу ссыльного поэта. Чтобы понять результаты этого свидания, которое некоторые современники рассматривали как измену П. идеалам юности, следует учесть, что П. был утомлен ссылкой, чувствовал себя не призванным к общественной борьбе и сознавал бесцельность подобной борьбы после разгрома 14 декабря. С другой стороны, Николай I учитывал огромное моральное влияние П. на русское общество и понимал всю выгоду привлечения П. на сторону правительства. Николаю I было нетрудно внушить П., что новое правительство имеет задачей проводить в жизнь чуть ли не полностью программу того же тайного общества. Беседа П. с Николаем I нам не известна, и ее можно восстановлять лишь по позднейшим
