Томашевский Б. В. Пушкин А. С.: Биография // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. — 7-е изд. — М., 1929. — Т. 34. — Стб. 156—188. Часть 2
Первые дни, проведенные в Москве, были днями торжества и триумфа. Здесь П. лично убедился в своей популярности в русском обществе. Знаки внимания, встречавшие его на каждом шагу, столичная жизнь, сменившая скучное и однообразное деревенское уединение, мало скрашиваемое обществом няни, Арины Родионовны, все это не давало почувствовать обратной стороны новых отношений, установившихся с правительством. Между тем эта обратная сторона скоро дала себя почувствовать. Бенкендорф оказался не посредником между П. и царем, а полицейским опекуном, гражданским начальством и распоряжался П., как лицом ему подчиненным. Царская цензура оказалась на первых порах сопряженной с большими неудобствами, так как П. было запрещено что-либо печатать помимо Бенкендорфа. Это било уже по профессии П. Не все, что он печатал и что имело свою цену, считал он возможным посылать на личный просмотр царю. Приходилось отказываться от права на реализацию некоторой части своей литературной собственности. Любимое произведение П. „Борис Годунов", посланное царю после внушения, сделанного Бенкендорфом за чтение трагедии в некоторых московских домах, было возвращено без разрешения на напечатание, но с советом переделать трагедию в роман в роде Вальтер Скотта (вообще Николай I считал необходимым совместить с ролью цензора роль критика, для чего были мобилизованы литературные силы, какими располагало знаменитое Третье отделение, возглавлявшееся Бенкендорфом, для подготовки критических резолюций царя). Вообще П. очень скоро дали почувствовать тяжелую руку правительства, и из года в год положение его становилось все труднее. Получив „свободу" в форме разрешения проживания в столицах и, следовательно, тесного общения с представителями культурного русского общества, П. в первое же время стал искать связей с литературными группировками. Такой группой, с которою он вступил в ближайшие сношения, оказалась группа московской молодежи — в лице М. П. Погодина, С. П. Шевырева, А. С. Хомякова, И. В. Киреевского, Веневитинова и др., группа, являвшаяся ядром позднейшего славянофильства. Правда, эту группу разделяло от П. увлечение ее идеями немецкой идеалистической философии, шеллингианством, но, с другой стороны, „Борис Годунов" П. с его интересами к историзму, к проблеме народности, с остронациональной темой совпадал с идеалом национальной литературы, какой рисовался в воображении молодых москвичей. Вместе с Погодиным П. замыслил издание журнала „Московский Вестник", в котором намеревался усердно сотрудничать. Впрочем, союз П. с московской группой длился недолго, и мало-по-малу П. отошел от нового журнала, который просуществовал сравнительно недолго (до 1831 г.). В 1827 г. П. из Москвы переехал в Петербург, а осень провел в Михайловском. К этому времени относится работа П. над первым крупным прозаическим замыслом — романом „Арап Петра Великого". После исторической трагедии П., таким образом, переходит к историческому роману. В следующем году он пишет историческую поэму „Полтава". Годы 1828 и 1829 он проводил в Петербурге, в имении Малинники Тверской губ. старицкого у., принадлежавшем Осиповой, соседке П. по имению в Псковской губ. В 1828 г., во время работы П. над Полтавой, возникло дело о „Гавриилиаде", которая случайно стала предметом внимания правительства. П. вызвали, допрашивали, он отрекался от авторства, на вторичном допросе написал какое-то письмо Николаю I, после которого дело было прекращено. Это дело показало П. непрочность его свободы. С другой стороны, оно дало Николаю I средство поставить П. еще в большую от себя зависимость: можно предполагать, что в письме своем П. признал себя автором поэмы, и прекращение дела было актом „милости" Николая. Подобная „милость" связывала П. морально, обязывая его по отношению к Николаю I личной благодарностью. После процесса о Гавриилиаде П. стал упорно отрекаться от этого произведения и уничтожать все, находившиеся в его распоряжении, списки поэмы. Возможно, что в это же время им уничтожены и другие произведения, которые могли причинить ему подобные же неприятности (напр., драмы „Иисус" и „Павел I"). „Полтава", которую П. считал наиболее зрелой из своих поэм, по выходе в свет не имела успеха. Только союзники П. в Москве увидели в ней новое доказательство „народности" поэзии П. Наоборот, для прежних сторонников пушкинских романтических „южных" поэм „Полтава" показалась скучным произведением, и критика изощрялась в обычных придирках. В след. 1829 г. П. самовольно выехал из Москвы на Кавказ, откуда последовал в действующую армию и доехал до Эрзерума. Одним из поводов к этой поездке служило неуспешное сватовство П. к Н. Н. Гончаровой, с которой он познакомился в начале 1829 г. В первые же годы освобождения из ссылки П. начал мечтать о семейной жизни и неоднократно пытался кончить свое холостое существование. Так, еще в 1826 г. он сватался в Москве к своей однофамилице Софье Пушкиной, в 1828 г. сделал предложение в Петербурге Анне Олениной. Эти брачные проекты перерывались увлечениями того рода, которыми так богата была жизнь П. Из них более известно его увлечение А. П. Керн, начавшееся еще в Михайловском в 1825 г., но развившееся до конца только позднее — в Петербурге. Романтическое прошлое П., весьма громкое, являлось часто препятствием к его семейным планам. Та шероховатость в истории сватовства к Гончаровой, которая на два года оттянула свадьбу, отчасти вызвана доходившими до семьи невесты разговорами о бурном прошлом П. Поездка в Эрзерум не прошла для П. бесследно: он получил за нее строжайший выговор от Бенкендорфа и требование впредь испрашивать разрешения на отлучку. Следует упомянуть, что часто П. на просьбу о разрешении отлучки получал категорические отказы без особой аргументации. В результате поездки П. написал путевой дневник: „Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года", напечатанный им в 1836 г. и в свое время не обративший на себя большого внимания. Это — один из первых опытов П. вне жанров поэзии и сюжетной прозы. До этого П. в этом роде написал лишь несколько журнально-полемических статей, цикл афоризмов и замечаний, да краткое описание путешествия по Крыму в форме дружеского письма. В дальнейшем занятия журналистикой и историческими темами все чаще отвлекают П. от строгих поэтических жанров в область чистой прозы. В 1830 г. П. удалось осуществить свою мечту о создании собственного органа печати. С этого года начинает выходить „Литературная Газета", издаваемая его другом Дельвигом. Первое время фактическим редактором газеты был П., разделяя редакционный труд с О. Сомовым. Однако, это издание не оправдало надежд П. С одной стороны, оно вовлекло П. в ожесточенную полемику против Булгарина, издателя конкурирующего органа — „Северной Пчелы", а затем против Полевого. С другой стороны, узкие рамки программы издания, чисто литературного, и одновременно с этим стеснительные цензурные условия препятствовали ведению издания в желательном для П. направлении. Он мечтал о широком общественно-литературном издании, по образцу французских или английских газет. Вместо этого „Литературная Газета" превращалась в орган, представлявший интерес лишь для писателей и распространявшийся лишь в узко профессиональном кругу. Полемика не оживляла страниц издания, т. к. была однообразна, не выходя за пределы литературных тем и переходя лишь на личную почву. Скоро П. охладел к газете, а затем, переехав в Москву, и совсем почти перестал в ней печататься. К моменту последнего приезда П. в Москву, в августе 1830 г., относятся европейские события, снова всколыхнувшие общественную мысль и отразившиеся также и на внутренней русской политике. Июльская революция во Франции явилась сигналом к возобновлению революционных движений, прекратившихся в начале 20-х годов. Революционное движение коснулось Италии, Бельгии, Германии и др. стран. В ноябре 1830 г. произошло восстание в Польше, об’явившей свою независимость и низложение Николая I в качестве царя польского. П. внимательно следил за европейскими событиями. Будучи близко знаком с Е. М. Хитрово, дочь которой была замужем за австрийским посланником, он имел возможность помимо всякой цензуры следить за событиями во всех их подробностях и читать газеты всех направлений. В самый разгар европейских событий П., состоявший уже официальным женихом Натальи Николаевны Гончаровой, под влиянием постоянных столкновений с семьей невесты, уезжает в Болдино, где и проводит всю осень. Пребывание его там продлилось еще благодаря холерной эпидемии, распространившейся позже на всю территорию России и вызвавшей повсеместное установление карантинов. Болдинская осень 1830 г. (с нач. сентября до конца ноября) была необыкновенно плодовита в творчестве П. Здесь он как бы подвел итог последним годам своей поэтической работы, здесь он закончил ряд своих более ранних замыслов и написал много новых произведений. В первую очередь следует назвать законченного вчерне „Евгения Онегина" (приведенного в окончательный вид через год, в октябре 1831 г.). Это наиболее крупное стихотворное произведение П. в течение семи лет было главным предметом его трудов. Начиная с 1825 г., он публиковал этот „роман в стихах" отдельными главами. Последняя глава вышла в свет в 1832 г. Появление „Евгения Онегина" произвело в критике большие споры. Прежние поклонники П.-романтика, автора „южных поэм", были разочарованы в своих ожиданиях, увидя ряд реалистических картин, перебиваемых ироническими лирическими отступлениями. Наиболее благосклонно критикой были приняты описания природы и воспринятые в сентиментальном плане изображения характеров, особенно Татьяны. Что касается общего плана романа, то он возбуждал всеобщее недоумение. Впрочем — план романа был неясен в начале и самому П. Он предпринял роман в намерении написать резкую сатиру и даже вначале не предназначал свое произведение к печати. Образцом своей поэмы П. первоначально избрал „Дон Жуана" Байрона. Но в процессе творчества сатирический элемент стал проявляться все менее и менее. Вместо сатиры на великосветское общество П. дал ряд об’ективных „картин" мелкопоместного быта, почти идиллического настроения. Мало связанный движением фабулы, совершенно свободной, П. оказался связан типами своих героев. Сатирическую „злобу" сменило изображение положительного „идеала" Татьяны. Наоборот, Евгений Онегин, который в первоначальном плане должен был служить орудием сатиры, оказался несколько отодвинутым на задний план. Эти образы переплетались с темами „отступлений", описаний и т. п., образуя очень сложный и запутанный композиционный рисунок. Но самые темы, затронутые в Онегине, свидетельствуют об упрощении, „снижении" поэтической фантазии. Экзотическим описаниям и романтическим чувствованиям противопоставлены картины русской деревни, Москвы и Петербурга и соответствующая бытовая психология. Реалистический тон повествования и разговорный стиль языка свидетельствуют о перемене направления и возведении в идеал того, что П. именовал „прелестью нагой простоты" и противопоставлял искусственному „языку богов" традиционной поэзии. В общем плане романа в Болдине написана и X глава, содержавшая хронику декабрьского движения. Глава эта была Пушкиным сожжена, и до нас дошли от нее лишь небольшие отрывки. Стремление отказаться от высокой поэзии ради „низких" форм еще больше сказалось в „Домике в Коломне", шутливой повести в октавах (в подражание английским октавам Байрона), где рассказан нарочито пустой некдот с целью пародирования высоких тем романтического искусства. В этом отношении П. боролся с той подражательной поэзией, которая продолжала линию его „южных" поэм. Для П. это было пройденным этапом, его более мелкие современники продолжали писать романтические поэмы. Наконец, в Болдине П. написал ряд прозаических повестей, изданных под названием „Повести Белкина". Прозой П. стал заниматься еще в 1827 г., когда приступил к историческому роману „Арап Петра Великого" (отчасти под влиянием В. Скотта). „Повести покойного Ивана Петровича Белкина" в свое время не произвели почти никакого впечатления в критике, отнесшейся к этим опытам сжатого повествования пренебрежительно. Романтические новеллы современника П. Бестужева-Марлинского имели гораздо большее распространение и влияние. Только в следующую эпоху развития русской прозы — в конце тридцатых и сороковых годов — пути, намеченные П., начинают оказывать влияние, что сказалось, напр., в творчестве Гоголя и Достоевского, которые вслед за „Станционным смотрителем" П. обратились к разработке повестей с незаметным героем, далеким от великосветских персонажей романтических повестей, с интимной и будничной обстановкой повествования. Эти повести не лишены и пародического элемента, если их сопоставить с модной в те годы формой романтического анекдота — новеллы, предшествовавшего расцвету французского романа в 30-х годах. В плане „Повестей Белкина" П. набросана в Болдине назаконченная „История села Горюхина", где в пародической форме широкого исторического труда излагаются картины подавленной помещичьей властью разоренной деревушки Горюхина. Эта „История" — незавершенный опыт сатирического изображения социальных последствий крепостного права. Впрочем, и здесь чисто литературные задачи пародической имитации высокого исторического повествования почти совершенно подавляют элементы социальной сатиры. Несколько в стороне от этих исканий новых тем и новых форм лежит завершенный в Болдине цикл маленьких трагедий („Скупой Рыцарь", „Пир во время чумы", „Моцарт и Сальери" и „Каменный гость"), написанных под непосредственным влиянием английских поэтов, изучением которых П. усиленно занимался, начиная с 1828 г. Лирические произведения, написанные в Болдине, весьма разнообразны. Здесь написаны (или закончены) „Бесы", элегия „Безумных лет угасшее веселье", лирическая трилогия: „В последний раз твой образ милый", „Заклинание" и „Для берегов отчизны дальней", ряд гекзаметров, полемическая „Моя родословная", терцины „В начале жизни школу помню я" и т. д. В то время как в крупных произведениях и в прозе П. утверждал формы пародии и „низкого" реалистического рассказа, в лирике он продолжил разработку высоких форм медитативной элегии. Любопытно, что из лирических стихотворений, написанных в Болдине и являющихся вершиной лирического творчества, большая часть не была напечатана при жизни П. В Болдине же предпринят ряд журнальных полемических статей, предназначавшихся для „Литературной Газеты". Однако, скорая женитьба П. и смерть Дельвига (ум. 14 января 1831 г.) отвлекли П. от журнальной работы, и эти статьи остались ненапечатанными. Из Болдина, прорвавшись сквозь цепь карантинов, П. прибыл в Москву 5 декабря 1830 г. Ближайшее время ушло на подготовку к свадьбе, которая и произошла 18 февраля 1831 г. В ближайшие три месяца П. окончательно убедился в невозможности спокойной жизни в соседстве с семьей жены. В мае он переехал в Царское Село. Вскоре распространившаяся в Петербурге эпидемия отрезала его от столицы. В Царском Селе П. прожил до октября, в непосредственном соседстве с переехавшим туда же двором, с которым его связывала дружба с Жуковским, постоянно бывавшим при дворе по службе (в качестве воспитателя наследника). К пребыванию П. в Царск. Селе относится и знакомство его с Гоголем, тогда еще лишь начинавшим свою карьеру писателя. В Царском Селе, вблизи от культурного центра, П. снова оказался охваченным общественными интересами, под влиянием всё развивавшегося революционного движения на Западе. Именно здесь П. задумал исторический труд по истории французской революции, оставшийся незаконченным. До нас дошли только отдельные наброски, план введения, да небольшая тетрадка выписок из исторических трудов и из современной политической прессы. Труд этот был предпринят, вероятно, не только с чисто историческими целями, сколько в задачах точной политической оценки происходящих событий. В набросках П. сказывается сильное влияние новейшей исторической французской школы либерального лагеря. В своем плане он дает очерк не политических, а социальных причин революции, и в сохранившихся набросках публицистических статей того же времени он резко отделяет политическое проявление революции (в частности, политику террора, к которой он по-прежнему относился отрицательно) от социального переворота, который он принимал безусловно. Построение введения к истории революции указывает на сильное влияние книги де-Сталь „Взгляд на французскую революцию", либеральные же идеи, высказанные в данных набросках, равно как в различных заметках того же времени, обнаруживают несомненную близость П. ко взглядам Б. Констана, изложенным в конституционных трактатах его. Сочинения Констана П. цитирует и конспектирует. Имена Сталь и Констана были близки П. не только по их публицистическим произведениям, но и по их романам („Дельфина" Сталь и „Адольф" Констана), которые произвели на П. глубокое впечатление. П. горячо сочувствовал сближению последовательных либералов с представителями левого крыла аристократических групп, напр. с Шатобрианом, либеральным идеям которого он горячо сочувствовал и за литературной деятельностью которого тоже внимательно следил. Во взглядах либералов типа де-Сталь и Констана и либеральных монархистов типа Шатобриана центральное место занимала идея примирения новых форм европейского общества с аристократическим началом. Вот почему в конституционных планах умеренных либералов играет такую роль вопрос о верхней палате как гарантии устойчивости нового строя. Эти идеи П. воспринял и пытался применить к русской обстановке. Аристократические взгляды П. являются органической частью его конституционных убеждений. Независимая от короны аристократия, как гарантия политического равновесия, постоянно выдвигается в его политических набросках. В русской обстановке именно дворянство приобретает в политической системе П. тем большую роль, что крупная буржуазия, как вполне сформировавшийся социальный слой, еще отсутствовала, и то, что на Западе шло от третьего сословия, — напр., интеллигенция, представителем которой себя считал П., как профессионал-писатель, — в России вербовалось из дворянской среды. Т. обр., то постоянное выдвигание роли дворянства, которое встречаем мы в произведениях П., вовсе не есть признак его личной аристократической кичливости, тем менее свидетельствует о реакционности его взглядов. Это — признаки усвоения П. западно-европейского либерализма умеренного толка. Аристократия упоминается П. не как элемент феодализма (П. даже отрицал наличие феодализма в истории России), а как социальный элемент нового либерального строя. Очевидно, с целью укрепить и исторически оправдать свои общественные взгляды, П. и предпринял исторические изыскания из истории революции, которые он вел параллельно с изучением русской истории. С переездом П. в Петербург начинается его личная трагедия, связанная с его отношением к двору. Если в 1825 г. П. мечтал о договоре с правительством, обещая с своей стороны невмешательство в общественные дела, то теперь, даже при полнейшем отказе от открытого исповедания своих взглядов, ему приходилось решать в личной плоскости вопрос о его сотрудничестве с самодержавием. Он находился в личной зависимости от Николая I. До женитьбы дело ограничивалось строжайшим контролем и запретительными мерами, пресекавшими П. пути в свободном распоряжении своей судьбою. После женитьбы новые „милости" Николая I гораздо более связали П. В 1831 г. 14 ноября, через месяц после переезда в Петербург, П. зачислили на службу, т.-е. определили ему жалованье (ничтожное, сравнительно, с теми расходами, которые вызывала широкая светская жизнь Натальи Николаевны). Через два года П. производят в камер-юнкеры. Производство это он принимает как скрытое оскорбление, так как это звание носили юноши, начинающие свою придворную карьеру. Когда через полгода П. пытается уйти в отставку, ему угрожают карами, немилостью и т. д. и посредством Жуковского и Бенкендорфа заставляют вымаливать об оставлении его на службе. При этом все это сопровождается унизительными выговорами, требованиями, чтобы все его прошения писались в наиболее приниженном тоне и т. п. Когда П. указывает, что его насильственное пребывание при дворе вызывает непосильные расходы, Николай I выдает ему ссуду в 30.000 руб. и тем окончательно привязывает к себе П. Так. обр., все попытки уйти от придворной жизни насильственным образом пресекаются; понятно, и в семье своей, в лице Натальи Николаевны, П. не находил единомыслия. Светская жизнь, непрерывные успехи при дворе, понятно, были его жене гораздо милее жизни где-нибудь в деревенской глуши, в малодоходном имении. Наталья Николаевна, как москвичка, выросшая в несколько провинциальной обстановке патриархального города, понятно, всю жизнь мечтала о блестящей столичной жизни Петербурга. Последние годы П. можно поделить на два периода — до конца 1833 г. (до камер-юнкерства) и последние 3 года его жизни — до дуэли. Первый период, хотя и был в творческом отношении менее плодовит, чем 20-е годы, однако ознаменовался несколькими крупными произведениями. В поэзии П. все более тяготеет к темам и формам народной поэзии. На этот путь он вступил еще в 1828 г., но до болдинской осени не дал ничего законченного. В начале 30-х годов он пишет ряд народных сказок („Сказка о Царе Салтане", „О мертвой царевне", „О золотом петушке", „О рыбаке и рыбке", „О попе и работнике его Балде") и перелагает на русский язык написанные в подражание иллирийским народным песням имитации Мериме. Присоединив к ним переводы с сербского и несколько собственных композиций на юго-славянские темы, П. об’единил их в цикл „Песни Западных Славян". Возможно, что над циклом этим П. начал работать еще с 1828 г. (имитации Мериме — „Guzla" — появились в 1827 г.), но впервые напечатал его в 1835 г. и продолжал работать над ними и позже. В октябре 1833 г. в Болдине, где П. остановился во время своей поездки на Урал, среди прочих произведений написана его поэма „Медный Всадник", совершенно новая по замыслу композиция, в которой об’единены широкие исторические темы с повестью о незаметном герое. Поэма эта не была напечатана, так как ее запретил Николай I. Там же в Болдине написана и последняя поэма „Анжело" на тему, заимствованную у Шекспира. Параллельно с этим П. все чаще обращается к прозе. В конце 1832 г. он начинает писать роман „Дубровский", но, не доведя его до конца, бросает в феврале 1833 г. В конце 1833 г. он пишет фантастическую повесть „Пиковая Дама", в которой сказывается влияние Гофмана, воспринятое П., вероятно, сквозь французские переводы и французские имитации, распространенные в начале 30-ых годов. Изучая русские народные движения, П. обратился к восстанию Пугачева и предпринял исторический труд на эту тему. Не ограничиваясь изучением литературы вопроса и архивного материала, он едет на места изучаемых событий, посещает Казань и Оренбург (осенью 1833 г.). В результате этих работ он пишет „Историю Пугачева" (переименованную Николаем I в „Историю Пугачевского бунта"). Параллельно с этим чисто историческим трудом он пишет исторический роман „Капитанская дочка", законченный и напечатанный им позже, в 1836 г. В этом романе, равно как и в более ранних прозаических опытах П., начиная с „Арапа Петра Великого", отражаются поиски новых прозаичских форм под влиянием расцвета западно-европейского романа, в частности В. Скотта и его школы (напр., Манзони). После 1833 г. производительность П. резко падает. От поэзии и художественной прозы он переходит больше к публицистическим и историческим трудам, по большей части не довершенным. Последние годы он работает над историей Петра I, образ которого привлекал его внимание еще в период создания „Полтавы". Проблема петровских реформ лежит в тесной связи с общественными взглядами П. Ликвидация обществен. движений 1830 г., естественно, производит свое действие и на П. Он разочаровывается в общественных движениях, а окружающие его представители культурного общества в России поселяют в нем сомнение в том, чтобы наиболее активные представители общественности являлись прогрессивными силами. Строго различая в эти годы проблемы политической свободы и социального прогресса, П. начинает сомневаться в том, что либеральные учреждения толкнут Россию на свободное развитие ее общественных форм. Не будучи до конца своих дней апологетом самодержавного режима, П. подходит к проблеме: не является ли в обстановке русской общественности 30-х годов самодержавие наиболее прогрессивной общественной силой. Отсюда — интерес к деятельности Петра, который произвел культурную реформу методами самодержавия. Вопрос о самодержавии ставится как вопрос общественного прогресса в данных условиях, и П., ежедневно возмущавшийся самодержавием и полицейской практикой Николая I, не видел возможности общественной деятельности без сотрудничества с самодержавием. В 1836 г. П. предпринял издание журнала „Современник". Это — последняя страница литературной деятельности П. В конце 1836 г. произошли события, подготовившие трагическую развязку. Дантес, французский офицер-монархист, поступивший на русскую службу и усыновленный голландским посланником Геккерном, начал открыто ухаживать за женой П. Столкновение П. и Дантеса усложнилось рассылкой (в первых числах ноября) анонимных писем, пародически причислявших П. к „ордену рогоносцев". В этих анонимных письмах, разосланных, как ныне установлено, кн. П. В. Долгоруковым, прозрачно намекалось на ухаживания Николая I за Нат. Ник. П. усмотрел в этих письмах участие Геккерна и Дантеса, и послал последнему вызов. Дуэль удалось отклонить тем, что Дантес женился на сестре Натальи Николаевны, но в январе П., видя не прекращающееся ухаживание Дантеса и узнав о свидании своей жены с Дантесом, снова вызвал его на дуэль. Смертельно раненный 27 января, П. умер 29 (10 февраля н. ст.) в три четверти третьего часа по-полудни. Тело его перевезено было в Святые Горы (село рядом с Михайловским), где он и погребен 6 февраля. Последние годы П. игнорировался критикой, как писатель, уже закончивший свой литературный путь и ничего не обещающий в дальнейшем. После смерти отношение к нему сразу изменяется. Смерть его рассматривалась современниками как факт огромного общественного значения. Смерть обнаружила огромную популярность П. в читательской среде, симпатии которой не всегда совпадали с мнением, господствовавшим в журнальной критике. Рост популярности П. после его смерти продолжается непрерывно до середины 50 годов. В этот первый период особенно знаменательны статьи Белинского о П. (1843—1846), в которых деятельность П. связана со всем предшествующим развитием русской литературы. Первый период завершился первым критическим изданием сочинений П. под редакцией П. В. Анненкова (1855). Новые общественные интересы, возникающие в конце 50-х и в 60-х годах, уводят внимание читателей от П. Он становится все более достоянием „библиографов". Писаревские статьи (1865), развенчивающие П. как поэта и особенно как мыслителя, характерны для этого периода отрицания П. и его школы. Новый под‘ем интереса к П. совпадает с торжеством открытия памятника П. в Москве (июнь 1880 г.), когда была произнесена знаменитая речь Достоевского, утверждавшая П. как национального поэта. Окончившееся в 1887 г. право собственности семьи на сочинения П. сделало его сочинения всеобщим достоянием. Огромное количество дешевых изданий содействовало распространению их в читающей среде. Торжества 1899 г. по поводу столетия со дня рождения, не отличаясь яркостью, свидетельствовали о широкой популярности П. Приблизительно с этого времени начинается и научное изучение П. Из библиографических и исторических изысканий предшествующих десятилетий мало-по-малу дифференцируется самостоятельная дисциплина — „пушкинизм", занимающая долгое время среднее положение между любительским культом имени П. и самостоятельной отраслью русской историко-литературной науки. Для начальных шагов этой дисциплины характерна „стилизация" П. как в области понимания его литературной роли, так и в области истолкования его исторической личности, его общественных, философских и прочих взглядов. К П. обращаются представители разных течений с целью найти в нем оправдание своей позиции. Мало-по-малу стилизация уступает место историзму. П. становится предметом двойного изучения, — с одной стороны, как мастер он сохраняет все свое значение до наших дней, и изучение его мастерства продолжает быть источником художественного опыта писателей нашего времени; с другой стороны, как культурно-историческая личность он становится достоянием истории. Значительность же его литературного наследия и его литературной эпохи отводит ему совершенно исключительное место в историко-литературных исследованиях.
